Вспоминая Сьюзен Зонтаг. Олеся Туркина о своих петербургских встречах с писательницей // "Критическая масса", 2004, №4.
Когда умер Ролан Барт, Сьюзен Зонтаг написала эссе “Вспоминая Ролана Барта” (1980). Желание сохранить образ, свести удовольствие от текста с личными воспоминаниями делает это эссе не некрологом, а фактом истории культуры, как и все ее тексты.
Когда две недели тому назад сообщили, что от лейкемии умерла Сьюзен Зонтаг, первой реакцией было непонимание — разве такое возможно. Ведь “болезнь это метафора” как сформулировала писательница, переболев раком и вынеся из этого испытания бесценное свидетельство. Боязнь контаминации, “культурного” заражения делает из таких болезней, как рак и СПИД страшную метафору. Заболевший и его болезнь становятся табуированными для общества, которое опасается самой мысли об этом зловещем сюжете. Более того, под запретом оказывается сам факт боязни. Сьюзен Зонтаг нарушила это табу, как и многие другие.
читать дальше
Зонтаг была для меня литературной легендой, такой же, как и Ролан Барт, текстом, свечением черно-белой фотографии на обложке ее книги. Сейчас трудно представить, что можно было случайно встретить Барта на улице, посидеть с ним в кафе, сходить на выставку. Несмотря на тщательно изученные детали биографии, писатели остаются вне времени, даже если они наши современники. Они живут в текстах так, как будто уже умерли или стали бессмертными. В то же время, встретившись благодаря счастливому стечению обстоятельств, обретя их голос, взгляд, интонации, уже невозможно допустить, что они когда-нибудь умрут.
Когда позвонил [европейский представитель Фонда Соломона Р. Гуггенхайма] Николас Ильин и спросил, можно ли дать мой номер телефона Сьюзен Зонтаг, которая приезжает в Петербург, я, конечно, ответила “да”. Но испытала ужасное волнение, сродни тому, что мучает студента перед ответственным экзаменом. Принялась перечитывать, вернее, лихорадочно перелистывать “Заметки о кэмпе”, “О переводе”, книгу “О фотографии”. Тексты, написанные так ясно, сжато и так давно. Чтение Зонтаг было прервано звонком Сьюзен Зонтаг из гостиницы “Астория”, где она остановилась вместе со своим сыном. Насыщенный немного глуховатый голос. Не могу ли я подъехать? Да, конечно, буду через полчаса. Высокая статная женщина с темными волосами и яркой седой прядью. Проницательный, нет, скорее, беспощадный взгляд. Она писала обо всем, даже о самом трагическом и интимном, о тех клише и стереотипах, которые, если сделать вид, что их не существует, позволяют нам комфортно существовать в повседневности. Да, мы знаем правду, но зачем об этом говорить вслух, лучше оставить ее для себя. Сьюзен Зонтаг из всех суждений интересовали только крайние. Она нарушала все конвенции, задавая неудобные вопросы, нарушая все границы, и в тексте и в политической борьбе, борьбе за соблюдение прав человека. Протест против Аятоллы Хомейни, призвавшего к убийству писателя Салмана Рушди. Постановка пьесы Беккета в Сараево во время войны в Боснии. Заявление после 11 сентября 2001 года о том, что террористов нельзя называть трусами, и критика правительства США за беспрецедентные меры безопасности, принятые после теракта.
В мае 2004 года, в разгар скандала с фотографиями пыток иракских заключенных из тюрьмы Абу Грейб, Сьюзен Зонтаг опубликовала в “Нью-Йоркере” статью “Глядя, как мучают Других. Заметки о том, что и почему было сделано американцами с заключенными”. Во-первых, утверждала Зонтаг, это были именно пытки, а не унижение или насилие, как пытались откорректировать действия американских солдат Джордж Буш и Дональд Рамсфельд. Во-вторых, фотографии — это мы. И они представляют фундаментальную коррупцию любой иностранной оккупации, проявляющуюся, будь то в случаях пыток в Афганистане, в тюрьме Гуантанамо Бэй или в других американских тюрьмах, после 11 сентября 2001 года. Кроме того, цифровая камера настолько распространена среди солдат, что теперь не журналисты, а солдаты запечатлевают свою войну, свои развлечения, свои наблюдения над тем, что они находят забавным, своих жертв. Они скачивают друг у друга картинки, рассылают их по электронной почте, воплощая мечту Энди Уорхола о записи реальности в реальном времени. Эта реальность брутальная. Фотографии из Абу Грейб — фотографии пыток и порнографии, напоминающие о садомазохистских сценах из фильма Пазолини “Salo” (1975), оргиях пыток в фашистском редуте в Северной Италии в конце правления Муссолини — не кажутся более шокирующими в эпоху апофеоза брутальности и культуры бесстыдства. Фотографии, сделанные в Абу Грейб, не являются чем-то исключительным. Они документируют сексуальное насилие и пытки солдат над теми, кто, как им сказали, заслужил унижение. Война — это ад, более ужасный, чем могли предположить те, кто вовлек нас в эту войну, завершает свою статью Зонтаг. Даже если сделать вид, что этих фотографий не существует, появятся тысячи новых снимков и видео. Через две недели после смерти Сьюзен Зонтаг надзирателя из тюрьмы Абу Грейб осудили на десять лет лишения свободы. Он не признал свою вину, говоря, что действовал как солдат. Его родители заявили, что вместо их сына должны были судить Буша и Рамсфельда.
Три дня со Сьюзен Зонтаг, проведенные в бесконечном блуждании по петербургским улицам под мокрым январским снегом. Малая Морская, Большая Морская, Петроградская сторона. Пиво в “Пит Стоп” — американском кафе при бензоколонке, открытом в респектабельном центре классического города. Кофе за 5 долларов в холле “Астории”. Удивительно, что она не попросила показать, где жил Бродский или Достоевский. Теперь мне кажется, что “реальная” топография ее не столь интересовала, потому что Сьюзен Зонтаг хорошо была знакома с литературной топографий. Она не могла почувствовать себя в гостях у Бродского и Достоевского. Это был ее дом, несмотря на то, что она не знала русского языка. О чем мы говорили? О литературе, о кино, о современном искусстве, о русском авангарде, о феминизме, о любви, о свободе выбора, о неприятии институтов, о стереотипах, о желаниях, сформулированных за нас обществом. Русский музей, Эрмитаж, Музей Сновидений Фрейда. Интерес к фотографиям Юфита, на фоне которых она согласилась сфотографироваться. Домашнее чаепитие. Разговор переходит на современную русскоязычную литературу. Сорокин. Пепперштейн. Пелевин. Как могу я описать их язык тому, кто сам живет в языке. Что я думаю о Татьяне Толстой? Нет, не буду задавать вопрос о том, что она думает о России. Довольно того, что Сьюзен Зонтаг уже сказала. Она устала здесь от baby language. Конечно, это связано не только с английским языком, baby language, скорее, метафора. Сьюзен Зонтаг, которая всегда отвечала за свои слова, устала от инфантильной позиции политиков и граждан, критиков и художников, мужчин и женщин. Что она увидела в России в январе 2003 года? Дикую смесь Востока и Запада, роскоши и бедности, зарождающегося феминизма и дремучей патриархальности. Независимость дается непросто. Отказ от академических кругов и академической карьеры еще тогда, в начале 1960-х, когда Сьюзен Зонтаг приехала в Нью-Йорк. Ее свободолюбие выражалось в том, что она хотела знать все, не ограничивая себя одной областью, будь то кино, фотография или театр, будь то критика или литература. Независимость проявилась и в том, что она отказалась давать мне интервью, так как привыкла полностью контролировать свой текст, и предложила написать что-нибудь специальное. К сожалению, не получилось.
Если бы нужно было сравнить ее с кем-нибудь, я бы сравнила Сьюзен Зонтаг с Жорж Санд. Экстравагантность и свобода выбора, выбора объекта любви, сексуального или интеллектуального. После лечения от рака, Сьюзен Зонтаг пришлось коротко остричь волосы. Друзья советовали ей сохранить этот образ, более радикальный, чем тот, что известен нам по фотографии Анни Лейбовиц. В предисловии к книге фотографий Лейбовиц “Женщины” Сьюзен Зонтаг описала, как в одержимости нашего общества визуальностью формируется клише образа мужчины и женщины. Женщина объект наслаждения. Женщина должна быть красивой. Красота — это маска, идеальная красота — пустота.
Книга Анни Лейбовиц — одна из пяти драгоценных книг, подаренных мне Зонтаг. В этих книгах я слышу ее голос, ясный и немного хрипловатый. Писатели не умирают. Она это знала, хотя умирала несколько раз. Потому что смерть — это перевод (если перефразировать ее высказывание из статьи, посвященной переводу), переход из одного мира в другой. Это трансгрессия, нарушение границ, чем Сьюзен Зонтаг занималась на протяжении всей своей жизни. Всю жизнь она делала то, что хотела, сохраняя чувство ответственности. Ответственности перед кем? Нет, не перед государством, этим аппаратом насилия, не перед здравым смыслом, а перед самой собой, все подвергая сомнению и парадоксальным образом формируя то, что принято называть общественным мнением. В чем заключаются уроки Сьюзен Зонтаг? В необходимости сохранять независимость не только во времена идеологического контроля, но, что оказалось гораздо более сложным, во времена экономического контроля, более мягкого, соблазняющего, но и более беспощадного. Во времена, когда любые предлоги могут быть использованы для вкрадчивой агрессии. Этой осенью, когда я пыталась позвонить Сьюзен Зонтаг, женский голос ответил, что она уехала. Но Сьюзен Зонтаг скоро вернется.
Январь 2005
magazines.russ.ru/km/2004/4/zo13.html